Я отправил запросы в Немецкую национальную библиотеку и в Швейцарскую земельную библиотеку, чтобы выяснить, имеются ли в фондах этих библиотек «Романы для удовольствия и приятного развлечения», и получил отрицательный ответ. Мне написали, что в принципе в их фондах хранятся все издания, напечатанные в Швейцарии и Германии; правда, некоторые прошлые издания мелких издательств могли к ним и не поступать.

Я поместил объявления в «Новой цюрихской газете»:

Я получил один-единственный ответ, и к письму был приложен 242-й выпуск серии, роман Гертруды Риттер «Тревожный вызов в полночь». По крайней мере, мне удалось таким образом выяснить, что серия выходила в Базеле, в «Рейнском издательстве», на логотипе которого была изображена река с плывущим по ней крытым паромом. «Рейнское издательство» моему знакомому книготорговцу было неизвестно. Однако в Торговом регистре я обнаружил название издательства, а фамилию его владельца нашел в телефонной книге города Базеля. Я позвонил по телефону и поговорил с сыном этого человека, носившим ту же фамилию. Он сказал мне, что отец его уже умер, издательство закрыто, а сам он торгует компьютерами. Он помнил моего деда; когда он был маленьким, старый господин регулярно приносил в издательство рукописи и забирал гранки и верстку. Архив издательства? Нет, архива не сохранилось.

13

Как-то в четверг после работы я отправился к дому на Кляйнмайерштрассе, 38, и позвонил в звонок квартиры, расположенной на втором этаже. Именно на втором этаже — ведь чем дольше я пытался вспомнить, чем закончился роман, тем больше проникался уверенностью, что Карл поднялся по лестнице именно на этот этаж. Я не стал ни писать, ни звонить заранее; мне захотелось подняться по лестнице и остановиться перед дверью, как это когда-то сделал Карл, — прийти без предупреждения, не подготовленным к тому, что произойдет.

На табличке рядом с кнопкой звонка была написана фамилия Биндингер. Я помедлил. На Фридрихсплац играли дети, колокола церкви Иисуса пробили шесть. Когда я позвонил во второй раз, я услышал жужжание замка и распахнул тяжелую дверь. Лестничная клетка была просторная, лестница пологая, а ступени широкие, стена была обшита деревянными панелями, доходившими до уровня груди и украшенными рельефным меандром; за панелями явно ухаживали, а на первом этаже напротив входа в квартиру висело потемневшее панно во всю стену, на котором был изображен всадник, окруженный множеством народа в разноцветных одеждах со знаменами и вымпелами. Я пошел по лестнице наверх.

В проеме распахнутой двери стояла женщина моего возраста, среднего роста, среднего телосложения, с тусклыми светлыми волосами, собранными в пучок на затылке и заколотыми шпильками, на ней были широкие синие джинсы и просторный красный пуловер, ноги были босые. Она вынула шпильки из волос, мотнула головой так, что волосы распустились, и сказала:

— Я только что вошла в дом.

— С работы?

Она кивнула:

— А вы откуда?

— Тоже с работы.

Она улыбнулась:

— Я хотела сказать, что вас сюда привело?

— Трудно объяснить. Это связано с далеким прошлым и касается не вас, а вашей квартиры. Кто жил здесь до вас после войны?

— Мы здесь жили.

— Мы — это кто?

— Мои родители, моя сестра и я. А вы кто?

— Моя фамилия Дебауер. Петер Дебауер.

Я порылся в карманах, нашел визитку и протянул ей:

— Можно мне рассказать вам всю историю?

Она посмотрела на визитку, потом на часы, потом, повернув голову, бросила взгляд вглубь квартиры и вновь посмотрела на меня. Она кивнула и протянула мне руку:

— Меня зовут Барбара Биндингер.

Прихожая в квартире была большая и отделана деревом, как на лестничной клетке. Сквозь распахнутые створки дверей видна была комната с лепниной на потолке и паркетным полом, а сквозь открытую стеклянную дверь — балкон. Квартира была просторная, светлая, отделанная богато. Однако мебель, портьеры и ковры, явно приобретенные в пятидесятые и шестидесятые годы, не очень ко всему этому подходили, а кроме того, мне сразу бросилось в глаза, что здесь давно не прибирали и не мыли.

— Присядем на балконе? Думаю, что погода достаточно теплая.

Я начал свой рассказ. Через некоторое время она встала, принесла бутылку вина и два бокала и наполнила их. Слушала она внимательно. Когда она появилась передо мной в проеме двери, когда шла по коридору и по комнате на балкон, да и теперь, когда она сидела напротив меня, вид у нее был неброский. Но мне понравилось движение, которым она распустила волосы, понравилась ее теплая, задиристая, слегка кривящая губы улыбка. Только сейчас, на балконе, в ярком свете я разглядел ее голубые глаза и цвет лица, едва заметный румянец на бледной коже, такой белизны и наготы, что я невольно смутился, словно позволил себе глазеть на ее грудь или бедра. На верхней губе я разглядел маленький шрамик, оставшийся то ли после не очень удачной операции, то ли после удара при падении. Губы ее были прекрасны.

Когда я закончил свой рассказ, она снова улыбнулась и пожала плечами:

— Я не припомню, чтобы я ребенком смущенно выглядывала из-за юбки матери, когда в квартиру к нам поднялся чужой человек. Или это моя сестра смущенно глядела на незнакомца, а меня мать держала на руках? Ни о каком другом мужчине, кроме моего отца, я не могу вспомнить, никого не было ни тогда, ни после. Мои родители были счастливы в браке, в том смысле, как это понимали люди их поколения. Не могу себе вообразить, что у матери были тайны, что у нее был любовник. Хотя откуда мне знать? Архив матери остался у сестры, и, возможно, там обнаружится и ее дневник, возможно, что между страницами дневника лежат фотографии и письма любовника, лежит высушенная роза, которую он, возможно, подарил ей после первой совместной ночи или после первых объятий в какой-нибудь гостинице. Я бы ее не осудила, особенно после стольких-то лет вдовства. Но это все равно далековато от концовки вашего романа, не так ли?

— Могу я поговорить с вашей сестрой?

— Она живет не здесь. Хотя не так уж и далеко отсюда.

По ее ответу я не мог понять, отказ это или обещание свести с сестрой. Настаивать я не хотел, да и не было такой возможности, потому что она продолжала:

— Итак, номер дома совпадает, совпадает этаж, совпадает и то, что были две сестры, младшая и старшая, быть может, автор жил в этом доме? Вероятно, мы могли бы выяснить, не жил ли здесь после войны безработный учитель греческого языка. Или как вы его там называли? Преподаватель философии, директор театра? Этажом ниже жил директор театра, мы обязаны ему списанным театральным реквизитом, которым украшена лестничная клетка, но он въехал сюда в пятидесятые, а в шестидесятые снова съехал. Жаль, что мы не сможем расспросить маму.

— Ее уже нет в живых?

— Она умерла три месяца назад. Все здесь кругом осталось, как было при ней; я переехала сюда всего две недели назад и после работы не успеваю привести квартиру в порядок. К счастью, Маргарета забрала к себе все, что осталось из нужных вещей; мне же предстоит только разобрать и выкинуть все ненужное.

Я рассказал ей о том, что у меня в квартире еще пусто.

— Что, по-вашему, лучше? Пустая квартира или квартира, заполненная вещами, которые тебе не нравятся?

— Пустая квартира — это великолепно. У меня сейчас просто нет никакого желания таскаться по мебельным магазинам и антикварным лавкам в поисках новой мебели.

Она спросила меня, не помогу ли я ей избавиться от старья. Она учительница. Шесть лет работала в Кении, здесь она мало кого знает:

— В субботу? Я закажу транспорт, а вечером что-нибудь приготовлю на ужин. Поверьте, я хорошо готовлю.