Я ничего не смыслил в тонкостях административного права и в записях актов гражданского состояния. Но ведь наверняка по существу дела я прав.

Он взглянул на меня, словно желая сказать: «До сих пор я шел вам навстречу, но могу заговорить и по-другому».

— Вы имеете право подать жалобу, если считаете, что так будет быстрее.

Барбара переводила взгляд то на меня, то на него.

— Что он говорит?

— Он говорит, что ему недостаточно семейной книжки моей матери и что он намерен навести соответствующие справки в Польше. И что мы не можем ничего против этого предпринять…

— Нет. Я этого не говорил. Я…

— …ничего не можем предпринять, что позволит нам быстрее пожениться. Судебное разбирательство по нашей жалобе продлится дольше, чем отправка запроса в Польшу и получение ответа.

Барбара, которая была не в состоянии понять правовой ошибки, совершаемой чиновником, и дерзости, с которой он это делал, улыбнулась ему:

— Через несколько недель, говорите? Не могли бы вы быть так любезны и немного ускорить это дело? И не позвоните ли вы нам, когда ответ из Польши придет?

Он позвонил нам через пять недель и пригласил на прием. Эти недели тянулись для меня намного мучительнее, чем для Барбары, которая со смехом сказала:

— Женаты мы или нет — не такая уж большая разница. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Я знал, что если мы поженимся, я не стану от этого любить Барбару еще сильнее и не буду больше уверен в ее чувствах, чем сейчас. И все же я иногда просыпался по ночам, лежал рядом с ней и снова чувствовал страх, который когда-то, до того как вернулся ее муж, не давал мне спать. Я хотел отделаться от этого страха.

Чиновник магистрата встретил меня с покровительственной любезностью:

— Садитесь, пожалуйста. Вы сегодня один, без вашей невесты? Что ж, может быть, это и к лучшему.

Он открыл дело.

— Вы не совсем доверяли надежности наших контактов. Однако, — он наслаждался своим триумфом, — наши польские друзья очень хорошо поработали, очень хорошо поработали. Нам известно, что в сентябре тысяча девятьсот сорок четвертого года в Нойраде не было зарегистрировано брака на фамилию Дебауер, а в Бреслау в апреле тысяча девятьсот сорок пятого года не было зарегистрировано рождения Петера Дебауера, а было выдано свидетельство о рождении Петера Графа, матерью которого является Элла Граф. Ведь девичья фамилия вашей матушки — Граф?

Не дожидаясь моего ответа, он продолжил:

— Все говорит о том, что ваша настоящая фамилия не Петер Дебауер, а Петер Граф. Если вы намерены сочетаться браком, вы, естественно, обязаны сделать это под вашей настоящей фамилией.

— Под моей настоящей фамилией? Не стану же я в моем возрасте менять фамилию, которую я носил всю жизнь!

Еще немного понаслаждавшись своим триумфом, он снова кивнул мне с подчеркнутым дружелюбием:

— Хотя это и не входит в мои обязанности, однако позвольте вам указать на то, что фамилию, которую вы до сих пор носили, вы можете вновь взять себе, обратившись в суд с заявлением о смене фамилии. Могу сказать, что перспективы на положительное решение суда у вас…

— Я должен сменить свою фамилию на свою же фамилию?

— Если вам так угодно, то да. Речь идет об изменении вашей настоящей фамилии на фамилию, которую вы до этого носили незаконно.

Он захлопнул папку и закончил беседу следующими словами:

— Как я сказал, это был всего лишь совет. Кстати, многие женщины меняют фамилию, которую они носили всю жизнь.

11

Я стоял перед зданием магистрата и мучительно вспоминал, где я припарковал свою машину. И я совершенно забыл о том, хотел ли я вернуться в издательство, или же собирался встретиться с одним из авторов, или хотел сходить с Максом в кино. Было три часа дня.

Наконец-то я отыскал свою машину и поехал к матери. Она возилась в саду. Когда я подошел к ней, она выпрямилась и смахнула рукой упавшую на лицо прядь.

— Привет.

На ней были джинсы и желтый свитер, который я помнил с детства, она надевала его, когда занималась домашней уборкой, когда мы переезжали с квартиры на квартиру, когда она клеила обои или красила стены. Выглядела она хорошо, казалась отдохнувшей и спокойной, и если бы я не знал о горькой складке на ее лице, я бы ее, наверное, и не заметил. По ее глазам я прочел, что она увидела на моем лице выражение досады, разочарования, обиды.

— Я был в отделе актов гражданского состояния.

— Что стряслось? Неужели Барбара передумала?

Недавно я пригласил обеих женщин на ужин, и они понравились друг другу, по крайней мере, заверили меня в том, что понравились. Обе были настроены на то, чтобы их знакомство прошло успешно. Этот решительный и жесткий настрой был мне хорошо знаком, и в тот вечер я отметил, что он есть и в характере Барбары.

— Магистрат направил запрос в Польшу. В сентябре сорок четвертого в Нойраде не регистрировался брак между Дебауером и Граф, а в апреле сорок пятого в Бреслау не регистрировалось рождение Петера Дебауера, зато родился Петер Граф. Отныне меня зовут Петер Граф.

Мать сложила садовый инструмент в плетеную корзину и сняла перчатки.

— Выпьешь чаю?

— Столько лет! Что ты мне рассказывала все эти годы?

Она насмешливо улыбнулась:

— Ты хочешь сказать, что я тебе слишком много рассказывала? Это уже что-то новенькое! Еще не так давно ты упрекал меня в том, что я рассказала слишком мало.

Она пошла в дом, я двинулся вслед за ней. Она поставила на плиту воду и еще раз спросила:

— Будешь чай? Или лучше горячий шоколад? Или ты не знаешь, чего хочешь? Тогда я заварю тебе китайский, лапсанг-сушонг.

Она достала банку из шкафа, положила несколько листочков в большое ситечко в стеклянном заварнике, дождалась, пока засвистел на плите чайник, и залила листочки кипятком. Я видел, что она явно размышляет о том, что мне сказать.

— Не раздумывай так долго, просто скажи.

Однако она сначала молча вынула ситечко из заварного чайника, поставила чайные чашки и сахарницу на стол, налила чай и села. Потом она покачала головой:

— Ты ведешь себя так, словно я перед тобой виновата. Если не в том, что у тебя не было отца, то в том, что лишила тебя памяти о нем, его образа, его истории. Но я ни в чем перед тобой не виновата. Я не причинила тебе никакого вреда, представив дело так, будто я и твой отец состояли в браке. Я облегчила нам обоим жизнь, и у тебя, таким образом, были бабушка с дедушкой, которые не терзались сомнениями, могли считать тебя своим внуком и любить тебя. Разве лучше было бы, если бы ты вырос без них? Разве лучше было бы, если бы тебя в школе дразнили безотцовщиной, подзаборником? Теперь-то этому никто больше не придает значения, а в ту пору это отравило бы тебе жизнь. Так что радуйся, что все выплыло наружу только теперь, а не тогда.

Она посмотрела на меня отчужденным, почти презрительным взглядом.

— С фамилией, конечно, вышла незадача. Но я не думаю, что магистрат даст ход этому делу. Не будут же они подавать в суд, чтобы сменить фамилию, которую ты носишь, на другую. Если ты не станешь их теребить, то и они тебя оставят в покое. Поступите просто: обойдите стороной твоего смешного чиновника из магистрата и поженитесь где-нибудь в другом месте, где-нибудь за Рейном, в одном из городков на озере, в одной из альпийских деревушек, да хоть в Лас-Вегасе.

— Когда женщины научатся рожать детей без помощи мужей, ты будешь права. Но пока вы такому не научились, и я хочу только одного — знать о моем отце то, что знаешь о нем ты.

— Я тебе уже говорила, что ты знаешь даже больше, чем я, добавь к тому, что я тебе рассказала, что брака не было, и тогда тебе будет известно все.

— Откуда взялся швейцарский паспорт с подложной фамилией?

— Почем мне знать? Я была рада тому, что он у меня есть. Я ведь не учиняла следствия, кто, где и как его изготовил. В больнице он мне не пригодился, там требовали предъявить свидетельство о браке. А вот на поляков и русских он произвел впечатление. Не знаю, где бы я сейчас была, если бы не паспорт. И где бы был ты. Не обижайся на меня, но чем больше я сейчас говорю, тем сильнее злюсь. Не хочу, чтобы ты великодушно простил меня за все, а хочу, чтобы ты одобрил то, что я сделала. Я вытащила тебя из крепости Бреслау, я нашла твоих бабушку и дедушку. Я тебя вырастила и всегда держала наготове спасательную сетку, чтобы ты, если что, не разбился..