Хотя в моей комнате было жутко холодно, я мгновенно уснул, но часа в четыре проснулся от стужи. Я взял свое одеяло и пошел вниз, в каминную, где уже спали в креслах остальные. Я сидел и смотрел на огонь, горевший ровно и при этом каждый раз немного иначе, вспоминал о дедушке, который так любил волны, равномерно и все же каждый раз несколько иначе накатывавшие на берег. Я подумал о том, какое горе мой отец причинил своим родителям, и неожиданно почувствовал страх оттого, что и во мне, наверное, есть такая же жесткость, такой же холод, как в нем.

Когда рассвело, я сбросил одеяло; поднялся и вышел на улицу. Большое белое пространство перед гостиницей оказалось озером, покрытым льдом и занесенным снегом, за ним вздымалась одна горная цепь за другой, а вдали небо и горы растворялись в дымке. По левую сторону всходило солнце, сначала дав о себе знать белым светом, потом желтый диск поднялся над гребнем горы и, сменив цвет на красный, повис в затянутом дымкой небе.

Джонатан вышел на улицу и подошел ко мне.

— Вероятно, коммуна де Баура располагалась здесь, а не на ферме. Коммуна жила под строгим контролем. Ты видел приборы?

— Какие приборы?

— Пойдем покажу.

Мы вошли в дом и прошлись по комнатам. В каждом помещении под потолком было установлено по одной или по две миниатюрные видеокамеры.

— Я посмотрел и наверху. Они есть во всех комнатах.

— А что, в то время уже были видеокамеры?

— Да, были. — Он засмеялся. — Возможно, у вас, в Европе, их тогда еще не было.

13

Мы все думали, что в течение первой половины дня наши приключения закончатся и начнется семинар. Однако ничего не происходило. Мы продолжали ждать.

Когда голод нас основательно прихватил, мы еще раз обыскали гостиницу сверху донизу, но ничего не нашли. И в сарае, находившемся на заднем дворе, не было никаких запасов продовольствия, а только дрова, ржавые сельскохозяйственные инструменты, чугунная печка и старый сломанный автомобиль. С задней стороны гостиницы мы обнаружили лестницу, которая спускалась к запертой железной двери на уровне подвала, возможно, там находилось отопительное оборудование.

Солнце светило вовсю, и воздух так нагрелся, что мы уселись на террасе.

— Сейчас бы багель с крем-сыром и лососиной и бокал шампанского в придачу, — стал мечтать Джонатан, а Мэг захотела домашнего сыра со свежей земляникой, Фил пожелал себе стейк с картошкой фри, каждый мечтал о своем блюде, а я бы съел яичницу-болтунью из двух яиц с мелко нарезанным лучком и поджаренный в тостере кусок зернового хлеба с медом. В правила игры входило, чтобы каждый выбирал себе новое блюдо, и всех превзошла Кэтрин, пожелав омлет из перепелиных яиц.

Однако игра скоро закончилась, голод усилился, солнце скрылось за облаками, снова похолодало. Когда мы вернулись в салон и уселись вокруг камина, настроение было испорчено. О чем де Баур, собственно, думает? О чем думал водитель, когда привез нас сюда и здесь оставил? Почему Джонатан, догадывавшийся, что де Баур двадцать лет назад организовал здесь коммуну, не предупредил нас? Почему Марк ничего не предпримет, ведь он же военный моряк?

— Если сегодня никто не появится, то завтра рано утром мы отсюда уйдем. — Марк рассмеялся. — Не надо быть военным моряком, чтобы об этом догадаться.

— Все пойдем? А почему бы не отправить двух-трех человек, чтобы они раздобыли машину и забрали остальных?

— Те, кто пойдет, получат самую надежную обувь и теплую одежду, которая у нас есть.

— А если они не вернутся и придется идти мне?

Джейн сказала мне:

— Я больше не могу всего этого выносить. Можно мне взять твое одеяло? Я хочу прилечь в своей комнате.

Я кивнул, она встала с кресла. Однако она никуда не пошла. Она завороженно смотрела на улицу, и мы все тоже повскакивали на ноги и уставились в окно. На другом берегу озера ехал автомобиль.

Через несколько минут автомобиль подъехал к гостинице. Это был джип, из которого вышли четверо мужчин. Рональд прошептал:

— Старые знакомые. Мы же вчера видели их у ресторана.

Приехавшие поднялись по лестнице, встали перед нами и спросили:

— Что вы тут делаете?

Рональд рассказал им о семинаре и о том незавидном положении, в котором мы оказались.

— Мы вам очень рады. Как вы сюда добрались? Далеко ли до ближайшего поселка? Когда вы поедете обратно, вы могли бы прихватить нас с собой? Сколько человек? Простите, что забросали вас вопросами.

Главный, крепкий пожилой человек с квадратным лицом и коротко подстриженными волосами, слушавший Рональда, не сводя с него немигающего взгляда и продолжая что-то жевать, помедлил с ответом:

— Не знаю, что вы себе думаете о том, куда попали. В любом случае, здесь вам нечего делать, скоро стемнеет, а завтра рано утром чтобы духу вашего тут не было.

Памела обратилась к нему, назвала себя и голосом независимой, умелой адвокатессы терпеливо и дружелюбно стала объяснять ему, что здесь должен был состояться семинар, что наш профессор привез сюда свои вещи, но что-то, видно, произошло и его здесь нет, и что мы сами тоже не хотим здесь оставаться, что мы будем рады, если они у нас переночуют, но хотели бы рассчитывать на их помощь.

— Па, — сказал главному один из его ухмыляющихся спутников, — пускай девушки приготовят еду.

Главный обратился не к сыну, а к Рональду:

— Если вы хотите сегодня вечером получить еду, то помогите нам. Женщины будут готовить, а мужчины помогут моим парням.

Он повернулся к Марку:

— Ты кто такой? Как ты затесался в эту компанию?

Марк медлил с ответом. Я его не очень хорошо знал.

На меня в свое время произвело впечатление, что он оставил элитные войска, чтобы учиться праву и заниматься политологией, а все, что он говорил, было насыщено информацией, взвешенно и по делу. О чем он думал сейчас, медля с ответом? Что ему придется сделать выбор между нами и чужаками, что объединиться с ними сейчас для него самое выгодное? Или что с нами его ничто по-настоящему не связывает?

— Меня зовут Марк Фелтон. Я с ними, потому что мы вместе учимся в университете. Два года назад я демобилизовался из морской пехоты.

Главный протянул ему руку:

— Стив Уолтон. Авианосец «Индепенденс». Очень рад, Марк, очень рад. Выпьем пива.

Они пошли в салон. Сын главного и остальные парни, которые, как мы узнали от него, были его двоюродными братьями, с удовольствием погоняли нас, когда мы переносили наверх их багаж и продукты, и командовали женщинами у плиты. Они расположились в большом номере де Баура и в соседних комнатах. Вели они себя шумно и грубо, и я полагаю, что остальные мои товарищи разрывались между ощущением, что вся ситуация для нас унизительна и что мы не должны это терпеть, и желанием не раздражать этих людей и побыстрее выбраться отсюда. Никто из нас не возмутился. Я вспомнил об одном из своих соучеников, шумном и грубом, который выбрал меня своей жертвой, но я внутренне отгородился от него, и в конце концов он от меня отстал.

Мы сели за еду в салоне, на ужин были гамбургеры, картошка и кетчуп. Чужаки все приговаривали, что мы нахлебники и они кормят нас из милости. Майку наконец это надоело. Он всегда одевался франтом, и я считал, что в нем нет ничего, кроме внешнего форса. Но сейчас он отодвинул от себя бумажную тарелку с недоеденным гамбургером и вышел из-за стола.

— Лопайте сами свою жратву.

Не успел он сделать и трех шагов, как сын Стива Уолтона вытянул ногу, Майк споткнулся и упал. Упал прямо перед одним из племянников, который нагнулся, правой рукой ухватил Майка за голову и впечатал его лицо в тарелку, которую держал в левой руке. При этом он громко хохотал, хохотали и его приятели, пальцем показывая на Марка и хлопая себя по ляжкам. Потом Стив Уолтон сказал «хватит», и племянник отпустил Майка. Майк поднялся на ноги с лицом, перемазанным кетчупом, и вышел из комнаты.

— Парни немножко грубоваты, — сказал Стив Уолтон Марку, который сидел рядом с ним, и приветственно поднял бокал с пивом, — мы в их года тоже были такими.