Эти мысли иллюстрируются многочисленными примерами, затем текст вновь возвращается к теме запрета на убийство. Заповедь «Не убий!» не дает праву обрести свое право. И для убийства существует свое железное правило:

11

Маргарета Биндингер появилась в дверях, словно подглядывала за моим чтением. Как подслушивают разговор, чтобы в конце его тут же появиться.

— Ни на один из ваших вопросов ответить я не могу. Мне неизвестно, появился ли он после войны в один прекрасный день у нас дома. Не имею понятия, была ли моя мама беременна, когда познакомилась с отцом, не знаю, не из-за этого ли брак заключить требовалось безотлагательно. Является ли Фонланден моим отцом? Хотя я и родилась через пять месяцев после свадьбы, я очень похожа на своего отца, так считают все в моей семье. Вы это хотели знать?

Я кивнул:

— Когда поженились ваши родители?

— В октябре 1942 года.

Стало быть, Беата сразу же после прекрасного лета, проведенного с Фолькером Фонланденом, решила, что толку от него не будет, и не стала дожидаться Рождества.

— Ваша мама когда-нибудь говорила о нем?

— Нет, никогда.

— Наверное, она о нем не любила вспоминать. Ведь он был…

— …неприятным человеком? Да уж, приятным человеком его никак нельзя было назвать. Однако мать умела достаточно жестко давать людям от ворот поворот, и если она с ним поступила так же, то я понимаю, что ему захотелось отплатить той же монетой.

Она смотрела прямо перед собой, наморщив лоб и сжав губы, словно вспоминая о тех случаях, когда мать жестко обходилась с ней в детстве.

— Я не о том, что ему хотелось отплатить вашей матери той же монетой, а о его разглагольствованиях о справедливости и…

Она презрительно фыркнула:

— Я никогда не знала ответной любви и, конечно, предпочла бы, чтобы все было иначе. Но при чем тут несправедливость?

Она посмотрела на меня, словно ожидала, что я отвечу. Потом она, видимо, утратила интерес к тому, о чем спрашивала.

— Как бы там ни было, если у тебя такие чувства, то лучше держать их при себе, а не выставлять напоказ.

— Почему ваша мать хранила эти бумаги?

— Я и на это не могу ответить. Мать не жила воспоминаниями. Ну, вы знаете, что я имею в виду: не клеила фотографии в альбомы, не рассматривала их, не собирала всякие памятные вещицы, не хранила детские фотографии, не говорила о прошлом — в нашей семье не принято было хранить пустячные свидетельства прошлого, как это делают в других семьях, с удовольствием выставляя их на всеобщее обозрение. Те письма, которые она хранила, она никому не показывала.

Я размотал шнур, обмотанный вокруг ксерокса, вставил вилку в розетку и сказал:

— Я бы скопировал все бумаги, вы не против?

— Вы ведь знаете, как это заведено в архивах: то, что публикуется на основе изученных архивных материалов, передается в одном экземпляре в архив. Вы дадите мне знать, что вам удалось еще разыскать. Договорились?

— Договорились.

Она продолжала стоять в дверях и молча смотрела, как я копировал страницу за страницей. Я не мог понять, следит ли она за тем, как бы я не повредил какой-нибудь документ или не утаил его для себя, или же просто ее развлекало то, что в ее доме кто-то чем-то занят. Стояла тишина, нарушаемая только легким гудением копировального аппарата, и хотя я знал, что у Маргареты Биндингер нет ни мужа, ни детей, но тишина стояла такая, что мне показалось, будто она не только живет здесь в одиночестве, но что она вообще здесь не живет. Я закончил работу, свернул шнур, положил сделанные копии на аппарат, а шнур на копии. Я взял ксерокс под мышку и приготовился уйти.

— Почему вы не спрашиваете? Не решаетесь?

Я не понял, о чем она.

— Вы ничего не хотите узнать о Барбаре?

— Я… я не знаю.

Я произнес это, зная, что это неправда. Конечно же, мне хотелось знать, как живет Барбара. Поэтому во время поездки сюда я чувствовал себя окрыленным, и это чувство возникло у меня еще вчера, когда я брал напрокат ксерокс и потом смотрел по карте, как мне лучше добраться до места.

— Вы не знаете, хотите ли вы что-нибудь узнать о Барбаре? — Она покачала головой и язвительно улыбнулась. — Ну тогда я вам ничего и не расскажу.

Она направилась к выходу.

— Я…

Я, собственно, только и хотел, что ее поблагодарить.

— Значит, вы все-таки хотите узнать кое-что?

Я не решился ответить ни утвердительно, ни отрицательно, не хотел и объясниться как-то, что я-де по-прежнему не знаю. Я промолчал. Она выжидательно посмотрела на меня, и я заметил, что в глазах ее светилась не насмешка, а жестокость. Она с наслаждением играла со мной в какую-то ей одной известную маленькую, но жестокую игру. Я бы сейчас скорее дал отрезать себе язык, чем спросил о Барбаре. Она заметила по моему лицу, как я этому противлюсь, потеряла интерес к своей игре и произнесла:

— Она несколько лет жила с мужем в Нью-Йорке, а потом, после развода, вернулась домой.

12

Я сделал крюк и проехал мимо дома Барбары. Рынок на Фридрихсплац закрывался; торговцы разбирали ларьки и складывали прилавки. Несколько яблок и немного картофеля мне уступили бесплатно; женщине, которая их продавала, не захотелось возиться с кассой и весами, которые она уже убрала. Повсюду на земле валялись остатки фруктов и овощей, я осторожно обходил их, чтобы не наступить.

Дом Барбары выглядел точно таким, каким я его помнил. Через несколько минут, в течение которых я притворялся, что вовсе не жду, чтобы открылась дверь и на порог вышла Барбара, я тронулся с места и уехал. Через две недели вернется Вероника и заберет Макса. Я к нему уже привык. Я и не знал раньше, насколько, оказывается, потребность, удовлетворяемая благодаря присутствию женщины, может быть удовлетворена присутствием ребенка в доме — потребность в ежедневном, незаметном сосуществовании, в разговорах о том, кто чем занимается, во взаимном интересе к делам друг друга, в маленьких ежедневных ритуалах. Обычно я, одеваясь, на ходу выпивал чашку растворимого кофе, а в машине по дороге съедал банан. С Максом же я всегда завтракал за столом. Если мы вечером отправлялись в бассейн или в какую-нибудь гостиницу, а я при этом был молчалив, он спрашивал: «Ты сегодня много работал?» — или говорил: «Как нам хорошо вместе. День закончился, и мы можем делать что захотим». Каждый день я радовался тому, что вечером расскажу ему перед сном сказку. После того как я рассказал ему первые истории из жизни тех, кто вернулся домой с войны, он все время просил рассказать еще что-нибудь. Например, историю о том, как вернувшийся домой муж подвергает испытанию не узнавшую его жену, предлагая ей руку и сердце. А она отвергает его предложение, храня верность мужу. Или историю, когда муж получает доказательство ее верности, рассказывая ей вымышленную историю о том, что муж ее на чужбине женился и обрел другую семью, а она грустно слушает эту историю, не выказывая зависти и ненависти. Или историю, в которой муж видит свою жену в обществе другого мужчины и, не открыв себя, уходит прочь, потому что его считают убитым и он не хочет мешать новому счастью, которое его жена обрела после долгих месяцев траура. В одной из историй герой сообщает о том, что муж якобы погиб, а вернувшийся с войны муж мстит ему за это и убивает его, а в другой истории новый муж распространяет слух о смерти прежнего мужа, и тот, возвратившись домой, открывает себя, вступает в борьбу, побеждает и спасает жену от нового, ложного счастья, возвращая ей счастье истинное. Максу особенно нравилась та история, в которой муж возвращается домой именно в день свадьбы, видит, как молодые идут в церковь, и должен немедля принять решение, как ему следует поступить. Нравилась Максу и та история, в которой оба мужчины знакомятся друг с другом и вместе пытаются отыскать выход из безнадежной ситуации.